Алёна слушала речи Николая на подобных советах и проникалась к нему непонятным чувством. Он не был похож на прочих. Следил за внешностью, всегда в чистом кафтане, пострижен, говорил чётко, ладно. Что до неприязни других, Алёна понимала, что они чем-то завидовали ему.
– Положим, що и сяк! – обратился Харитонов к Разину, – Токмо сдаётси мени, атаман, будто ведаешь ты що-то, що нам не ведомо… Будто иным тобе городок Яицкий влечёт…
– А то тобе не знамо, що атаман поболе прочих ведает? – усмехнулся Ус.
– Обожди, Василий! – заявил Харитонов более сурово, – Ты давай на чистоту, Степан Тимофеич, лишних ушей здеся нема. А ну, гутарь усё аки исть, мы жо ясаулы твои! Вот токмо без баек про шолом боевой, сии россказни дитям малым оставь!
– Правда про шолом! – вмешался Фрол.
– А ты, Фрол, помалкивай совсем! – остудил его Шелудяк.
– С какого хрена помалкивай? Енто ты, Федот, не заговаривайся! Я тожо ясаул и голос на совете имею!
– Да якой с тобе ясаул! – усмехнулся Щурый.
– Ну, цыц! – Разин поднялся с места, – Всяк на сём совете ясаул. А вы, Федот с Григорием, языки закусите!
Атаман никогда не заступался за брата, когда тот был не прав. Это Алёна давно заметила. Но сейчас остудил ясаулов по делу, на совете все равны были и имели право на слово.
– Дозволь слово молвить, атаман! – не утерпела Алёна, – Порой гляжу на тябя и заправду вижу, аки ты шолом на сябя напялил и будто совету от него ждёшь… Моё дело можеть и кроткое, да на веку я мало чавой видела, вот токмо понятий не имею, есмь на свете колдовство аль нет…
Алёна ожидала, что прочие ясаулы посмеются над её суждениями, однако на совете повисла тишина. Оказалось, что шлем волновал не её одну.
– А ежели я гутарить буду, що есмь? – задумчиво произнёс Разин.
– Ты, Степан Тимофеич, мени и друже, и атаман, – продолжил Харитонов, – Що ты баешь, я то и принимаю. Вот токмо колдовством казака не приласкаешь! Казак в саблю да в пулю верует!
– А в атамана верует?
– Не в атамана, а атаману…
– Ну, дык и веруй мне!
– А шолом?..
– Ну, а коль я гутарить буду, що сила в нём?
– Ыть, опять за своё! – махнул рукой Харитонов.
– Вот що, браты! – Разин встал с места, повысив голос, но при этом оставался спокойным, – Хочь веруйте, хочь не веруйте, а сяк усё и исть! А щоб познали вы силу енту, слово вам даю: возьмём Яицкий городок без крови, да исчо ни единого казачка не потеряем.
– Лады! Атаманово слово, оно аки булат ковано! – оживился Шелудяк.
– Лады, лады! – подхватили Черток и Щурый.
– Я аки и усе! – развёл руками Харитонов.
На этом совет был окончен. После него Алёна первая подошла к Бердышу и спросила:
– А ты чавой молчал?
– Енто аки молчал? – не понял Бердыш.
– Ну, кады атаман про шолом сказывал.
– Эх, – бывший урядник положил ей руку на плечо, – Да чавой вы усе-то! Сказы енто! – он усмехнулся.
– Таково атаман дурит усех? – не поняла Алёна.
– Дурит – не дурит, а атаману молва всяка разна нужна! Вот он таково слово и держит. Един поймёт сяк, иной эдак! Атаман дело знаеть…
– Мы жо ясаулы…
– А уверуют ясаулы – дык уверуют и прочие.
– Ясно, – почти разочаровавшись, вздохнула Алёна, – Токмо усё жо гляжу за ним, и вижу, аки он и заправду от шолома совету ждёт…
– Ты, Алёна, и красна, и строптива, да многого не ведаешь пока, – Бердыш опять улыбнулся, – Усё чавой кажут старики да бабы, тому веры особой не давай! Нетуть чудес на свете!
«Глядишь, и заправду нетуть!» – решила потом Алёна. И в Яицком городке, на зимовке, когда наступила короткая передышка у неё было время обдумать всё, что случилось с ней за последний год. «Истое чудо – енто воля! Степи да просторы, широкая Волга и море, соленые ветра и солнце жаркое!» – понимала она. Вспоминала ты улыбку Николая Бердыша, его прикосновение. «Нетуть ужо, не походит он на прочих, ни на казаков, ни на беглых… Иной он! Особый!» Тут она вспомнила, что тогда он, первый и единственный назвал ей красивой. Вспомнила будто случайно. Не думала об этом, когда перед зеркалом мерила наряды и украшения воеводских дочек. А подумала сейчас, когда глядела в ночь…
Яицкий городок покоился под покровом мрака, как и в ту ночь, когда Алёна вместе с Разиным и десятком лучших бойцов под видом калик перехожих пришла к его воротам. Это был новый дерзкий план атамана. Струги остались в нескольких верстах от стен крепости. Отряд из ста казаков спрятался в ближайшем лесу на другом берегу Чагана. Только Разин уже знал о броде на мелководье совсем недалеко от городка. К концу сентября, после душного лета, даже могучий Яик опускался своими водами на добрый вершок вниз. А уж пересечь Чаган было делом совсем простым.
– Кто тамо колотить? – отозвался грозный голос со стен?
– Калики перехожие, мил человек! – ответил Разин с иной, не свойственной себе, почти жалостливой интонацией.
– До утра никого не велено пущать! – отрезал часовой.
– Господь с тобой, пусти десяток богомольцев! – начала Алёна, – По сараям заночуем, да поутру прочь двинем! Аль сердца у вас каменные, аль злыдни вы, христиан убогих на осенней ночи в стыти да сырости оставлять!
– Да пущай зайдуть! – раздался голос другого часового, – То ж ить полночи голосить будут…
Сперва дежурные на воротах отворили маленькое оконце и оглядели путников. Помимо Разина и Алёны, среди калик был Бердыш с пятью бывшими стрельцами, что прятали пищали под оборванными холщёвыми лохмотьями, Черток, Филька и ещё четыре казака. Засадой в лесу командовали Щурый и Ус. Харитонов по традиции остался на стругах.
Как только лицо стражника появилось в окошке, Филька заголосил на распев:
Господи, помилуй нас грешных,На тобе ономо уповают, рабы твоя,Ой, рабы, твоя, калики перехожие!Ой, калики перехожие, усё рабы твоя!
– А ну, тихо! – гаркнул стражник, открывая створку ворот, – Кто старшой у вас будеть?
Филька сделал голос чуть тише, но петь не прекратил:
Не прогневайси на нас зело,Не во гневе помяни беззаконий наших,Беззаконий наших не во гневе помяни,Но призри и ныне яко благо ты!
– Старшой для нас токмо боженька всевышний на небесие! – выступил вперёд Разин, увлекая прочих за собой в город, – А речь со мной держати можешь. Отец Филарет я, с монастыря Ипатьева, коий в Верхневолжье стоит!
И избави нас от враг наших,Да от наших враг нас избавь ты,
– продолжал Филька.
– Велю ж тябе! Рот заткни! – не унимался часовой.
– Ты, брате Афанасий, не гневи доброго человека, – обратился Разин к певцу, – Довольно ли, – повернулся он ко второму стражнику.
– Всяк грешен во гневе своём! – сказала Алёна первому подняв ввысь палец. Тот засмотрелся на него, отвлекая взгляд, а ряженая монахиня уже всадила ему в горло длинный острый нож. Часовой выронил секиру и схватился за горло, захлёбываясь в собственной крови. Налетевший казак повалил его на землю и добил. Алёна обернулась, второй часовой уже валялся у ног Разина.
– Слухай мени! – обратился Бердыш к своим бойцам, – Вы двое к сей башне, вы – к сей! И ышо один со мной!
– Я! – вызвалась Алёна.
– Давай!
– Добро! – сказал атаман, – Ты… – обратился он к Фильке, не любившему драться, – …гыть к броду и веди Уса с Чертком! Прочие со мной у ворот! Ну, пошли браты!
У Алёны бешено колотилось сердце. Она никогда раньше не волновалась так, ни в день побега из монастыря, ни во время встречи с Разиным. Тогда ей было всё равно. На душе у неё было ледяное спокойствие. Но сейчас, она пришла в Яицкий городок, хлебнув настоящей жизни, полной опасности, приключений и опьяняющей свободы. Сейчас её душа не была столь холодна. А самой Алёне было за что переживать, было, что терять. А ещё рядом был Бердыш…
Они крались вдоль стены и заслышали шаги.
– Кто тамо? – раздался голос из тьмы.
– Да по делу… – негромко отозвалась Алёна.
– Гы! – из темноты вынырнул радостный стрелец, – Баба! Мож к мени по делу-то?
– Мож и к тябе! – улыбнулась Алёна, шагнула к стрельцу и опять хладнокровно всадила ему нож в горло. Бердыш повалил его на землю, убедился, что противник не дышит, снял с него пищаль.
Они подошли к сторожевой башне.
– Здесь стой! – наказал Бердыш, – Я – внутрь!
– А ты чавой указываешь? – спросила Алёна. Она была не против того, чтобы слушаться разумного Бердыша. Но заиграла гордыня, уступать не хотелось, она ведь тоже была ясаулом!
– А того! – огрызнулся Бердыш, – Шта, с двух пищалей в един раз выстрелишь?
– Не серчай! Усё, здеся стою… – его резкого ответа было вполне достаточно.
Алёна затаила дыхание. Сердце стало колотиться ещё сильней. Она не могла понять, сколько прошло времени после того, как Бердыш вошёл в башню. «Дык, вроде токмо и вошёл, а вроде и вечность прошла…» Раздался выстрел, и Алёна вздрогнула, затем второй. В башне послышались отчаянные крики. Несколько выстрелов раздалось из соседних башен.